Эха – на! - Вадимир Трусов

Известно, что самый действенный способ борьбы с искушением – поддаться ему, что Консул однажды и сделал весьма эффектно. Просто не в том месте и не в то время. Дело шло к маю. После лекции по техмашу я вышел на улицу и решил перекурить у здания кафедры, расположенном во внутреннем дворе института за главным корпусом. Едва прикурив папиросу и с наслаждением задымив, я увидел бредущего по двору в направлении меня Леху. Вид у него был откровенно меланхоличный и я, внутренне усмехнувшись, решил, что приятель мой вчера основательно перебрал, а теперь откровенно болеет. Консул действительно был с похмелья, но, как выяснилось из последующего разговора, печалило его не это. – Ты понимаешь, Длинный, – Леха тоже закурил и жадно затянулся. – Мы позавчера в ДНД группой дежурили. И, похоже, влетел я на полную катушку. Послал, значит, участковый меня и двух ментов по притонам, да блатхатам пройтись. Ну, на которые сигналы от народа поступают. Мы и пошли. Заходим, это, в квартирку одну, а там как раз шалман. Три девки, бухие конечно, но не так, чтобы очень. Одна, кстати, симпатяга такая, и бойкая. Язык подвешен. Ну, и пару мужиков, те уже совсем раскладные, в спальне на кроватях дрыхнут, будили – ноль эмоций, в полной отключке. На столе водка – селедка, довольно прилично накрыто. Картишки валяются, денег около стольника, трехи, пятерки, рябчики. В общем ничего особенного. Ну, менты посмотрели, свое что – то в умишках прикинули, пошептались, и говорят мне, мол, ты, парень, здесь побудь полчасика, посмотри, чтобы не слинял никто. А мы сейчас пробежимся еще в пару адресов, и сюда вернемся. А я что? Сидеть не бегать. Действуйте, отвечаю. Пост принял. Принял – то принял, думаю, а дальше что? Сел на стул, закурил. Девки спокойно себя повели. Тоже сели. Хлопнули по рюмахе, о своем трындеть стали. А потом эта, красивая – разбитная ко мне оборачивается и томно так спрашивает: «А, вы, что нас заарестуете? А за какие грехи, гражданин начальник? Мы ничего такого не делали. В койках наши парни спят, считай – женишки, один вообще мой брат родной. А так мы – чистые голубицы». Ну я ей объяснил, мол, никакой я не начальник, просто студент – дружинник, положено, вот и дежурю. А к милиции отношения не имею. А она: «Так может с нами за компанию тяпнешь полстаканчика, красавец?». Я и подумал, а что если действительно накатить граммов сто – сто пятьдесят? Кто заметит? Опять же у меня, как назло, голова разболелась. Ну и накатил. Потом еще. С девчатами разговорился. Поближе подсел. Познакомился с языкатой, оказалось Женя её зовут. Она на «Красном треугольнике» трудилась, да выгнали недавно якобы за прогул, а там и не прогул был вовсе, мастерица на принцип пошла, ну, неважно… Дальше – больше, то – сё, я и не заметил, как Женя эта у меня на коленях устроилась. Те двое, её подруги, на кухню зачем – то вышли, чайник вроде бы поставить или еще зачем. Не знаю. Короче, когда участковый пришел, а дверь не запертая осталась, мы с подругой почти лежа общались. А мне уже порядком захорошело. Я окосел и о повязке дружинника позабыл. Не снял даже. В общем, сгорел я, Длинный, синим пламенем. Участковый орал благим матом, обзывал парашником и шалашней пропойной, посулил в институт обязательно капнуть. Теперь аморалку пришьют и вышибут». Я только головой покачал сочувственно, а что тут скажешь? Если телега в деканат придет, то из комсомола Леха вылетит пробкой, а там и на отчисление могут подать. Подобные эскапады мало кому сходили с рук. Времена стояли антиалкогольные, партийцы и комса всюду стремились демонстрировать нержавеющую принципиальность, то есть рубить шашкой «от рогов до курдюка» любого и за малейшую провинность… Ишь, ты, Консул, Ален Делон какой! Прямо кентавр. Я ту красотку кабаре конечно в глаза не видел, но знать ей шибко мужика недоставало, коли Лехины стати хлипковатые вдруг приглянулись. Я ни в коем случае приятеля не осуждал, никто от конфузов не застрахован. Но вот чем же ему реально – то помочь? – Слушай, Длинный. А может быть мне на вечерку перевестись?», – спросил вдруг Леха, задымив новой «беломориной». И вдруг оживился: – Мне же армейка второй раз не грозит, свой долг я Родине отдал. Устроюсь на работу. И закончу на полгода раньше. На вечерке же пять лет учебы и в дамки. А тут осталось – то перетоптаться, ведь сущая ерунда. Я тоже не исключил такого варианта развития Лехиной судьбы, и даже горячо его поддержал, а то расстроится, опять налимонится, угодит в мойку, в смысле в вытрезвитель, по закону парных случаев. Кому от этого польза? На такой неожиданно оптимистичной ноте мы и расстались. Через некоторое время бумага соответствующего содержания, как и обещал участковый, действительно пришла в деканат. Но Консул был уже недосягаем для репрессий. Он перевелся на вечерний и трогать его не стали. Так что диплом он заимел и вправду на полгода раньше нас.

У Хуршида в тетради по химии корявым почерком была записана магическая фраза, напоминавшая древнее заклинание: «Сол вазмодевствует. Получаем на ашдвао и вады…». Ничего удивительного, заводские стипендиаты из славной среднеазиатской глубинки на кафедре иностранных языков учили русский. А поступая, писали всего лишь изложение. Но подготовка национальных кадров в стране победившего справедливейшего строя считалась актуальной задачей и кадрам этим будущим создавалась «зеленая улица». И все равно Хуршиду поначалу приходилось трудновато.

– Ничего, Хуршиджан Рахмаджанович, – любил говаривать ему преподаватель той же химии доцент Красильников. – Я сделаю из тебя человека! Благо химия, что на русском, что на любом ином языке, все одно, сплошь формулы. Тут не переводчик нужен, а элементарные знания по предмету. Кафедра химии была подразделением примечательным. Тот же Красильников считал себя записным юмористом и остроумцем и на своих лекциях постоянно пытался это доказывать. «Я, знаете ли, человек очень вредный, – кокетничал он, выводя мелом на доске последовательность электролитической диссоциации. – Я очень скоро могу вам, коллеги, и поднадоесть. И однажды в ответ на эту тираду с задних рядов послышалось густое басовитое: – Уже!. Красильников замер и не оборачиваясь осведомился: – Как, уже надоел?

– Уже давно, – сообщили все тем же басом. А занятия в лаборатории полгода начинались для нашей группы на удивление одинаково. Преподаватель Тамара Семеновна, женщина неопределенного возраста и очень маленького роста, всегда опаздывала к началу очередной лабораторной работы и, явившись наконец, всегда вопрошала слегка осипшим голосом: – А что, звонок уже был? Получив неизменно утвердительный ответ, она усаживалась за свой стол, причем из – за стола были видны только руки, плечи и голова, и начинала перекличку присутствующих, причем Костю Бренковича с непонятным упорством называла Бренкевичем и вообще уделяла ему повышенное внимание: – Так, Бренкевич! Где Бренкевич? Здесь? Встаньте! Подойдите сюда! Ладно, садитесь на место. Она доводила Костю до белого каления, но означенная процедура повторялась еженедельно.

Зачем я все это вспомнил? Да именно, чтобы вспомнить. Разные у нас были учителя. Не всех мы жаловали, далеко не все жаловали нас. Это сегодня я понимаю, что плохих учителей и вовсе не существует. Ибо процесс учебы зависит прежде всего от способности и желания обучаемого действительно постичь то или иное знание, и вообще процесс сей – явление непрерывное. Главное – научится извлекать рациональное зерно и пользу даже из самого негативного к себе отношения. Настоящие люди, между прочим, среди преподов тоже попадались, и нередко. Наш курсовой замдекана, коего промеж собой мы величали Цепеллином, например, являл собой редкое сочетание способного «научника» и отличного воспитателя молодых шалопаев. Он никогда не лез к нам с наставлениями на путь истинный, но всегда помогал, влетевшим в очередное приключение вахлакам, избежать исключительных репрессий, давая еще один шанс не вылететь из института пробкой и закончить – таки обучение обретением заветного диплома. Он прекрасно понимал, что никакие мы не злостные нарушители установленных норм и правил, просто энергию некуда девать, к тому же гормоны бушуют вовсю, вот и творим подчас невесть что. Честь ему и хвала, и хорошо, что не только ему. И ничуть не погрешу против истины, засвидетельствовав тот факт, что школа нашей alma – mater была в той стране одной из лучших, в чем впоследствии мне и моим товарищам пришлось не раз и с удовольствием убедится. Одно только предъявление нашего вузовского диплома при трудоустройстве производило в большинстве случаев поразительный эффект, сразу весьма существенно повышая, говоря современным языком, рейтинг обладателя. Конечно, это сейчас я такой рассудительный и объективный. А тогда… Тогда все было как и положено в молодости, по максимуму, из крайности в крайность. Икалось преподавателям, наверное, частенько. Ибо поминали мы их, не дай Боже услышать. А как же? Каждый болел за свою команду. А многие из противоположной дружины мнили себя большими оригиналами. Как наш математик Евгений Смердеевич, взявший моду придумывать интегралы для контрольных работ из головы. Причем очень часто это были не берущиеся интегралы, и мы до одури тщетно пытались их решить. А когда убеждались, что они не имеют решения, наш наставник, хмыкнув ехидненько, писал на листочке пару – тройку новых и наши мучения продолжались. Был наш Женечка, как мы его за глаза величали, с претензией на изысканность. Бородка a – la Ришелье, портфель коричневой кожи с несчастного крокодила, судя по фактуре, латунная потускневшая порядком табличка с дарственной гравировкой, трубка с крышечкой, ручка с золотым пером (вы своей в журнале не пачкайте, мою ручку в деканате знают!), костюм тройка серый или синий. Оба в яблоках, в винных наверное, холостяком был наш патрон. И в разговоре с ним создавалось впечатление, что он любую фразу начинал с непонятного эстетского мяуканья: «А – мня – мня – ня…». Ехидос, короче. В отместку мы повадились на переменах или на переходе из корпуса в корпус, встретив Евгения Смердеевича, орать ему в спину: